Вечером того же дня, когда старший монах так лопухнулся со своей гатхой, мимо кухни проходил молодой монах, громко распевая эту гатху. Хуэйнэн услышал его и сразу понял, что автор стихов ошибается. Он подозвал монаха и спросил, кто сочинил это стихотворение.
— Дык это наш старший брат Шэньсю! Настоятель приказал всем сочинить гатху на прославление и правильное понимание Учения. Ну, чтобы выбрать себе преемника. Вот старший брат и сочинил.
— И что, выбрали его?
— Не-а! Настоятель сказал старшему брату еще подумать, а нам приказал выучить гатху и распевать, как мантру. Мне нравится, — заулыбался юноша.
— Хм… Ладно тогда.
Хуэйнэн не мог сам себе объяснить, что именно его смутило в стихотворении старшего монаха, но там явно чего-то не хватало. Он провел весь вечер в задумчивости, глядя на пламя в печке.
А после ужина к ним заглянул монах-художник, которого звали просто Лу.
— Видали, какую гатху сочинил Шэньсю? — весело спросил он, — все сегодня ходят и бубнят ее. Вот чудаки!
— Почему же чудаки? — удивился Ифу.
— Да! Почему это? — поддакнул Пуцзы.
Лу от души рассмеялся, усевшись на лавку.
— Так смешно же! — воскликнул он, утирая слезы, — «Древо», «зеркало»… Ты вот, Пузцы, разве дерево? Или ты зеркало? Пыль на себе часто протираешь?
— Ну, это же образное выражение, — возразил Ифу.
— Да! — закивал головой Пузцы, — Образное же!
Лу посмотрел на них с улыбкой, но ничего не ответил. Подмигнул только Хуэйнэну и вышел наружу. Хуэйнэна вдруг осенило! Он выбежал следом.
— Брат Лу, погоди! Ты можешь для меня кое-что сделать?
— Конечно, брат! Что случилось?
— Дело в том, — замялся Хуэйнэн, — Ну… это… я грамотой не владею.
— Дикарь! — рассмеялся Лу.
Хуэйнэн тоже заулыбался. А ведь верно, в этом отношении он полный дикарь. Ни читать, ни писать до сих пор не умеет. Да как-то и не нужно было раньше. Для продавца дров это вовсе не обязательно.
— Так чего ты хочешь? Научить тебя читать?
— Нет, это потом как-нибудь. А сейчас не мог бы ты за меня написать кое-что?
— Нет проблем! Письмо что ли?
— Нет, не письмо, — тут Хуэйнэн опять смутился, глядя себе под ноги, — Я хочу свою гатху написать.
— Гатху?! Вот те раз! Да ты поэтом, что ли, решил стать?
— Ну… Не совсем. Понимаешь, какая штука. Я тут весь вечер размышлял над словами старшего монаха, и у меня как-то сами в голове появились слова. Можешь ты их за меня написать рядом с гатхой Шэньсю?
Лу нахмурился.
— Ты это серьезно?
— Ну да!
— Уверен? Если твой стих будет полной ерундой, то это сильно расстроит настоятеля. Проблемы будут. Не говоря уже о том, что мне же потом придется стену перекрашивать.
Хуэйнэн посмотрел на него, вздохнул поглубже и продекламировал:
Просветление изначально не имеет древа,
И зеркало светло само по себе.
Если природа Будды совершенно чиста,
То откуда на ней взяться пыли?
Сознание и есть древо,
А тело есть зеркало.
Зеркало изначально чисто,
Где тут грязь и пыль?
Брат Лу стоял с открытым от удивления ртом и не мог вымолвить ни слова. Наконец, судорожно сглотнув, он произнес:
— Блин! Ну ты даешь! Это просто… просто… просто офигеть, как круто! Ты сам это сочинил?
— Ну да, — опять смутился Хуэйнэн.
— Так ты что, и раньше тоже стихи сочинял?
— Нет. Я же тебе говорю, оно само как-то в голове у меня появилось. Как тогда на рыночной площади, где проповедник читал сутру. У меня что-то в башке щелкнуло, и я отправился сюда в монастырь. Вот и сегодня тоже что-то похожее было. Я будто услышал эти слова в своей голове. Понимаешь?
— Понимаю, — задумчиво произнес Лу, — Ты знаешь, это очень сильное стихотворение. Пожалуй, я напишу его для тебя. Но мой тебе совет — ни при каких обстоятельствах, чтобы не произошло после, ни в коем случае никому не говори, что это ты сочинил.
Хуэйнэн кивнул. Это и ежу понятно. Он совсем не собирался претендовать на что-то. Просто было жутко любопытно, что же скажет настоятель. Может этот его стих вообще полная фигня. А может и нет. Как знать.
